Неточные совпадения
«Злостное банкротство, — говорили критики, — есть такое преступление, которое ужаснее
простого обмана, воровства и
убийства.
— За кражу, за
убийство — судят присяжные,
простые люди, — крестьяне, мещане, — позвольте! А людей, которые против начальства, судит начальство, — как так? Ежели ты меня обидишь, а я тебе дам в зубы, а ты меня за это судить будешь, — конечно, я окажусь виноват, а первый обидел кто — ты? Ты!
Степан рассказывал про все свои
убийства, нахмурив брови и устремив глаза в одну точку, самым
простым, деловитым тоном, стараясь вспомнить все подробности: «Вышел он, — рассказывал Степан про первое
убийство, — босой, стал в дверях, я его, значит, долбанул раз, он и захрипел, я тогда сейчас взялся за бабу» и т. д.
Судьба, как нарочно, после двухлетнего моего напряжения мысли всё в одном и том же направлении, натолкнула меня в первый раз в жизни на это явление, показавшее мне с полной очевидностью на практике то, что для меня давно выяснилось в теории, а именно то, что всё устройство нашей жизни зиждется не на каких-либо, как это любят себе представлять люди, пользующиеся выгодным положением в существующем порядке вещей, юридических началах, а на самом
простом, грубом насилии, на
убийствах и истязаниях людей.
«Полесье… глушь… лоно природы…
простые нравы… первобытные натуры, — думал я, сидя в вагоне, — совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в то время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке рассказ с двумя
убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
Дознано было, что отец и старший сын часто ездят по окрестным деревням, подговаривая мужиков сеять лён. В одну из таких поездок на Илью Артамонова напали беглые солдаты, он убил одного из них кистенём, двухфунтовой гирей, привязанной к сыромятному ремню, другому проломил голову, третий убежал. Исправник похвалил Артамонова за это, а молодой священник бедного Ильинского прихода наложил эпитимью за
убийство — сорок ночей
простоять в церкви на молитве.
Простые люди, вообразив, что их сильно подозревают в
убийстве, с плачем стали уверять меня, что они не виноваты и знать ничего не знают.
Судьи, которые производили следствие и осматривали труп доктора, сказали так: «Здесь мы имеем все признаки
убийства, но так как нет на свете такого человека, который мог бы убить нашего доктора, то, очевидно,
убийства тут нет и совокупность признаков является только
простою случайностью.
Лучше она потому, что, во-первых, нет в ней совершенно излишних и только отвлекающих внимание лиц — злодея Эдмунда и безжизненных Глостера и Эдгара; во-вторых, потому, что нет в ней совершенно фальшивых эффектов бегания Лира по степи, разговоров с шутом и всех этих невозможных переодеваний и неузнаваний и повальных смертей; главное же, потому, что в этой драме есть
простой, естественный и глубоко трогательный характер Лира и еще более трогательный, определенный и прелестный характер Корделии, чего нет у Шекспира, и потому, что есть в старой драме, вместо размазанных у Шекспира сцен свидания Лира с Корделией ненужным
убийством Корделии, восхитительная сцена примирения Лира с Корделией, подобной которой нет ни одной во всех драмах Шекспира.
И если найдутся люди, которые упрекнут меня в лживости, в неблагородстве, даже в отсутствии
простой чести, — ведь до сих пор есть негодяи, уверенные, что я совершил
убийство, — то ничей язык не повернется, я уверен, чтобы обвинить меня в трусости, в том, что до конца я не сумел выполнить свой тяжелый долг.
С той поры в продолжение почти 15 веков та
простая, несомненная и очевиднейшая истина о том, что исповедание христианства несовместимо с готовностью по воле других людей совершать всякого рода насилия и даже
убийства, до такой степени скрыта от людей, до такой степени ослаблено истинно христианское религиозное чувство, что люди, поколения за поколениями, по имени исповедуя христианство, живут и умирают, разрешая
убийства, участвуя в них, совершая их и пользуясь ими.
Оправдания эти снимают нравственную ответственность с людей, производящих события. Временные цели эти подобны щеткам, идущим для очищения пути по рельсам впереди поезда: они очищают путь нравственной ответственности людей. Без этих оправданий не мог бы быть объяснен самый
простой вопрос, представляющийся при рассмотрении каждого события: каким образом миллионы людей совершают совокупные преступления, войны,
убийства и т. д.?